Наиль настрогал этих спиц целую охапку и играл с ними как маленький: то веревками обматывал, то полотенцем каким-то, то ремнем. Привязывал к спине или поясу, выдергивал одну спицу, остальные рассыпа́лись – и он начинал все сначала. И с ветками рогатыми еще. Спокойно так, как будто делом занят. И мне не говорил, чего это такое. Хотя у него голоса нет, конечно. И котик тоже не говорил.
Зато потом мы все-таки пришли и сели в поезд.
И в поезде Наиль сидел как сумасшедший. Притворялся, что спит, но одной рукой держал меня, а другую руку держал под курткой, рядом с этими спицами. А я держала котика. Он тяжелый, теплый, уютный и бурчит. Он спал по-настоящему, иногда разжмуривал один глаз и снова засыпал. Наиль растопыривался весь, если кто-то мимо проходил. И снова притворялся, что спит. А сам, между прочим, у бабушки в доме полдня дрых, с рассвета и пока тепло не стало. Чего ночью, спрашивается, не спал. И чего меня среди ночи разбудил, спрашивается.
На вокзале мы ранец мой из камеры хранения не забрали, хотя я напомнила. А с вокзала пошли не домой, а в «Макдональдс». Нас сперва не хотели с котиком пускать, но потом все-таки пустили. Я его под куртку спрятала. И я налопалась до пузырей, как папа говорит, а чокнутый Наиль почти не ел. Хотя очень хотел, я видела. И деньги у него еще были. Котик тоже есть не стал. Он фыркал и мотал мордой. После этого мы не домой пошли, а к школе, сделали глупый круг по улицам, и Наиль смотрел то под ноги, то вверх. А там ничего интересного, все одинаково серое: под ногами асфальт и подсохшая грязь, наверху тучное небо. В лесу красивее все-таки, хоть и страшно. И лосей мне бабушка так и не показала, и сама делась куда-то, я даже не заметила.
А тут мы бродили, бродили кругами, иногда останавливались. Котик высовывался у меня из-за пазухи, чихал и снова прятался. Наиль оглядывался по сторонам, морщился, словно тоже чихнуть хотел, и мы шли дальше. А потом Наиль сел на лавочку в аллее и спрятал лицо в ладонях. Опять, что ли, спать захотел.
А мне сидеть не хотелось уже, мне домой хотелось. Там мама, папа и Аргамак. Я спросила:
– Наиль, а когда мы домой пойдем?
Он как будто не услышал, хотя слышал ведь наверняка.
Я обиделась и стала смотреть на небо. Можно было пойти домой одной, но не бросать же Наиля здесь одного. Он же сумасшедший. И еще если на меня из-за котика орать начнут, Наиль будет нужен. Чтобы доказать, что это не я одна придумала притащить грязное животное с улицы.
Небо было интересным. Недалеко и низко, ниже деревьев, с треском крутилась стая сизых голубей. Она не пускала к себе не сизых: один такой белый-пребелый, а второй гнедой, как конь, но в пятнышках. Я их, кажется, видела уже где-то. А сизые или не видели раньше, или просто вредничали, как в мультике про лебеденка. А высоко над ними очень быстро чертила линии другая птица, с вилочкой. Я ее узнала и сказала:
– Ласточка!
Наиль сипло спросил из-под ладоней:
– Как?
Не сразу спросил, а будто обдумав как следует.
Я тоже не сразу поняла, а потом воскликнула:
– О, у тебя голос прорезался?
– Как ты сказала? – спросил Наиль, выпрямляясь. Голос у него был смешной, как у медвежонка в мультике, и глаза примерно такие же.
Я объяснила:
– Ну, ты ж не говорил, а теперь голос прямо прорезался.
– До этого! – потребовал Наиль, прямо начальник какой.
Я снова обиделась и хотела уйти, но тут котик зашипел и боднул меня в плечо. Я сказала, чтобы отвязался:
– Ласточка.
Наиль застыл, глядя на меня. То ли кашлянул, то ли всхлипнул. И ясно-ясно, как мальчик из хора, сказал:
– Qarlıçaçbikä.
Дунул ветер, мне холодно стало. Голуби громко шарахнулись в стороны и прямо посталкивались в воздухе. Котик жалобно мяукнул. Я поежилась и спросила:
– Что?
Наиль выдохнул, счастливо засмеялся, задрал лицо и повторил:
– Карлыгачбикя!
Я не поняла, чего это он. Но Наиль стал такой счастливый, что я не стала спрашивать, а тоже задрала голову и сказала:
– Карлыгачбикя!
Котик сказал что-то совсем длинное и грустное. И тут же облака кто-то сильно рванул в разные стороны. Они расползлись, как войлочная подстилка на тех полатях в лесном домике, и в глаза ударило солнце. Не больно ударило. Неярко, тепло и весело. А ласточка исчезла. Зато два голубя, беленький и гнедой, подлетели к нам и стали кружить, как в еще каком-то мультике.
Я улыбнулась и посмотрела на Наиля. Он тоже улыбнулся, прижал меня к себе – неудобно, пуговица мне в щеку втиснулась, отпечатается теперь. Но это даже прикольно. Все стало прикольным – и яркие, как свечки, многоэтажки, и деревья, болтливые, словно девчонки из «Б»-класса, и смешное маленькое солнышко, которое вдруг отделилось от большого солнца, рассыпало искры и прокатилось между деревьями куда-то в сторону нашего дома.
Я не успела показать его Наилю. И говорить тоже не стала. Не поверит. Ладно, если повезет – сам увидит.
Наиль наконец отпустил меня, поцеловал под шапку и взял меня за руку. А другой рукой махнул голубям – и опять сунул ее к пакету со спицами.
И мы пошли домой.
Ana — тетя.
Дедушка (дословно: «большой папа»).
Абый — дядя (также «старший брат» и просто уважительное обращение к старшему).
Дедушкина.
Можно мне пойти домой?
На кладбище.
Лашманлык — заготовка корабельного леса для казенных нужд.
Бисмилля — во имя Аллаха (араб.).
Abıstay — жена священнослужителя, в широком смысле просто набожная старушка.
Абзый — дядя, обычно обращение к старшему, не являющемуся близким родственником.