Убыр - Страница 56

– Укусит ведь, – сказал я совсем уныло.

Бабка пожала плечами, вперевалочку ушла в дальний конец огорода, закрытый нерастаявшей еще грязной наледью, и забурилась там. Я подумал: «Ну и фиг с тобой» – и пошел, куда тащила сетка.

Экспедиция отняла меньше времени, чем беседа с бабкой.

Я вышел за ворота. Мельком удивился резкой смене погоды: строения во дворе древние, черные и отчаянно гнилые на вид, но между ними тепло, уютно, солнышко светит и пахнет свежо, а шаг наружу сделал – тут же мрак, дубак и сырость. Обогнул пару деревьев. Присел перед спутанным кустом. Пригляделся. По-гусиному проковылял несколько шагов, потрогал бурый дерн у корней и сунул пальцы в незаметную почти щель. Там был шершавый холод, а чуть глубже – холод гладкий. Я легко повел пальцами, нашел плоскую твердую голову, надежно прищемил ее и быстрым движением выдернул гадюку наружу.

Она была легкая и плотная, как плетка. На стрелу совсем не похожа, на гадюку тоже – серая какая-то, пыльная и вялая. Я осторожно приблизил ее к лицу и сжал пальцы посильнее. Не, зубы не ужиные, как сапожные иглы. Дохлая, может? Ладно, наше дело маленькое – змею добыть, а про живую никто не говорил.

Во дворе опять было тепло и свежо. Кот сидел на заборе, опасливо оглядываясь на избу. Удрал все-таки. Бабка у крыльца оттирала пальцы каким-то лопухом. Надо будет ей полотенце подарить.

– Вот, – сказал я и протянул змею.

Бабка кивнула, перехватила ей голову снизу, а другой рукой сдвинула мои пальцы чуть дальше от незаметных змеиных глазок и объяснила:

– Так сломаешь, если дальше будешь держать – укусит. Вот здесь, запомнил?

Я кивнул, подавив вздох. Вот всю жизнь теперь змеиным сбором заниматься буду, поэтому мне очень надо запоминать такие тонкости.

Бабка небрежно, кольцом ухватила гадину – ну, будем считать, за горло – и показала мне, чтобы отпускал. Я разжал пальцы и вздрогнул. Гадюку будто насосом качнули: хвост больно хлестнул меня по руке, а пасть дернулась почти до бабкиного лица. Бабка сделала рукой, как танцорша, – увела за ухо и крутнула. Тело змеи быстро повыгибалось, будто наматываясь на колесико, и обвисло. Бабка, не глядя, сунула ее в карман кофты, бросила:

– Яйцо кукушки.

И ушла в дом.

– И чё? – спросил я по-русски.

Фиг ей, а не полотенце.

Плюнул и пошел в лес, бормоча про яйца и бабок.

И опять недалеко ушел. Прополз сквозь ельник. Потоптался среди голых стволов, внимательно глядя под ноги. Несколько раз присел, перебирая листву. Перебежал к другой группе деревьев. Нащупал и рассмотрел коричневые чешуйки. Задрал голову, разглядывая далекие спутанные ветки. Пару раз пнул ствол – и полез наверх. Вот честно – я совершенно не представлял, чего делаю. При этом дико сомневался во всем: в том, что умею лазить по сырым деревьям и, что существеннее, слезать с них. В том, что здесь водятся кукушки. В том, что они уже вернулись с юга, – если, конечно, это перелетные птицы. В том, что успели снести и распихать по чужим гнездам яйца. Ну и в том, что я в любом случае сумею найти гнездо с яйцами и отличить кукушкино от прочих.

Отличать ничего не пришлось. Я, пыхтя, распялился между двумя толстыми ветками, осторожно дотянулся до неровного клока прутьев, смахивающего на раздавленную грузовиком корзину, раздвинул зернистый снег, немедленно стекший мне в рукав, а потом за шиворот, и подцепил пальцами мягкую округлость. Единственную. Сунул ее в карман и полез вниз.

Ну, в общем, спустился. Даже шапку не обронил, хотя старался. Руку только стесал слегка. И долго еще отдыхивался враскорячку, ждал, пока ноги отойдут. Вытащил из кармана яйцо – и чуть не выронил.

Оно больше смахивало на поддутую шляпку поганки-дымовушки: кривое, серое в черную крапинку, все будто плесенью покрыто и такое мягкое, что пальцами продавливалось. Нет, все-таки яйцо, очень старое, сгнившее. Кукушка гнездом промахнулась: или в пустое снеслась, или хозяева предпочли быстренько смотаться. Так не бывает, конечно, понял я, но вдумываться не стал, а поспешил домой. Бабка сказала, что надо торопиться.

Стоп. Когда сказала? Я постоял, вспоминая, потер лоб левой рукой – правую, с яйцом, держал на отлете, чтобы не помять и не выронить. Ничего не вспоминалось. Но говорила же когда-то: времени у тебя до вечера, торопись. И даже объясняла почему. И я убедился и поверил. Во что, блин?

Дежавю это называется. Или ложная память.

Ложная не ложная, но торопиться по правде надо. Тем более холодно.

И я побежал.

Во двор влетел слегка запыхавшись – не от бега, бежать-то тут три минуты, а от поклонов. Ну и от испуга: на самом финише поскользнулся и чуть яйцо коленом не накрыл. Вот вони было бы.

Зря торопился, по ходу. Я думал, бабка притоптывает от нетерпения и тут же бросится обниматься и яичницу ставить. Брр, не надо. Но бабки все равно не было. Я обошел дом, чтобы вломиться в сарай со сдержанным скандалом. Дилька помахала мне в окно из-за вороха больших тряпок. Заулыбалась вполголовы и тут же скрылась.

Припахала ее бабка по уборке, видать. А я думал, кота гоняет. Ничего, пусть поработает, а то дома раз в месяц посуду помоет – и привет. Зато она постель за собой заправляет, а я не всегда успеваю, самокритично подумал я, расстроился и пошел орать на бабку.

Ага, орать.

– Чего так долго? – спросила она, поднимаясь с грядки.

Прямо тут, оказывается, сидела, пока я с Дилькой перемахивался. А я не заметил. Следопыт, да.

– А чего? – нагло осведомился я.

– Следующего неси, – сказала она, аккуратно принимая у меня яйцо.

Я машинально понюхал руку – не пахла, к счастью, – и спросил с досадой: